Прости меня, Миша...

Район знаменского так называемого «Простоквашино». В конце ноября 1993 года, в одно из моих тогдашних дежурств в строящейся девятиэтажке, знакомый экскаваторщик, отчаянно сражавшийся в своей ночной смене с мёрзлой землёй, принёс в мою «резиденцию» симпатичного пузатенького щенка со смешно торчащими вверх ушами, в чьём облике было что-то от медвежонка. Во всяком случае, колер точно был медвежий. Сказал, что сей щенок жалобно скулил и лаял у соседнего дома-сторожки, где был расположен «штаб» охраны строящегося детского сада. В вагончик щенка пускать не хотели. А на улице был мороз. «Смотри, какой он симпатичный и умный, - сказал экскаваторщик.- Служить умеет, хвостиком виляет. И вообще…. Пусть он у тебя переночует, ладно?» И угостил щенка печеньем, которое тот с удовольствием тут же схрумкал.
Разумеется, я не возражал. Пристроил его рядом с тёплой батареей, пожалев о том, что покормить его мне нечем. И всю ночь мы несли охрану вместе. Причём щенок вёл себя исключительно цивилизованно: ни луж, ни куч за ночь не наделал. Лишь утром на улице облегчился.

Когда рассвело, решение, которое зрело с вечера, укрепилось окончательно: нести щенка домой. И, поскольку, как уже сказано, было в нём что-то от медвежонка, назвал его Мишей. А вот когда повзрослеет, прикидывал я иронически, будет Михаилом Сергеевичем. Я – Геннадий Сергеевич, жена – Светлана Сергеевна, а он будет Михаилом Сергеевичем. Заодно бывшего политического лидера, на которого в своё время возлагалось столько надежд, будет напоминать. (Не знал я тогда, что собак не принято называть человеческими именами).
Дома было сказано: собачка хорошая, пусть остаётся, но все хлопоты по её обслуживанию – на мне и сыне. Условие было принято беспрекословно. И с тех пор почти ежедневно мужчины добросовестно лазили с тряпкой, совком и скребком по прихожей и коридору, надевая иногда на нос респиратор. В первые же дни Миша опробовал паласы, позднее научился справлять свою нужду у входной двери. А весной, повзрослев, он вообще дома не гадил бы. Если б была в его жизни весна!

Когда Миша через месяц-другой подрос, в его обличье стало проступать что-то и от волчонка, но не злобное. Особенно умилял меня почему-то его загривок – мягкий, пушистый, задорный, какой-то вихрастый.
И когда во время прогулок встречные (а таких было немало) задавали вопрос: «Что это за порода такая?», - я отвечал в шутку, что медведь с волком совершили в лесу групповое изнасилование дворняги – вот перед вами и результат. Во всяком случае, на картинках из журнала «Наука и жизнь», где были в цветном виде изображены все собачьи породы с древних времён до наших, похожих не было. Один знакомый поставил диагноз: помесь овчарки и лайки. Не знаю, может, и так, а может, и наоборот. Мне это было «до лампочки», полюбил я его, вот и всё. Наверно, ещё с той первой ночи нашего знакомства.

Ох, как радовался Миша приходу хозяина домой после работы! Катался, повизгивая, по полу, норовил облизать руки и лицо, стучал хвостом, вилял им во все стороны. И столько читалось любви и преданности в его глазах! Был он ласков и с незнакомыми людьми, подбегал ко многим на улице, приветливо виляя хвостом и в ответ получая улыбки и поглаживание по шерсти. Не успел он ещё испытать на практике, что люди бывают разные, в том числе и такие, от которых надо бы держаться как можно дальше. Много чего он так и не узнал в этой жизни. Ни на дачу ни разу не съездил со мной, ни у речки не был. Ни жары с мошкою не испытал, ни любви собачьей.

Миша был первой в моей жизни собакой. Что говорить, неопытен был. Доверился соответствующим книгам по собаководству, стал строго следовать их наставлениям. Чёрт бы их побрал, все эти наставления! И где мои мозги были!

После второй прививки (не надо было их делать тогда вообще, пока не повзрослеет Миша, пока не окрепнет более-менее), чувствовал он себя неважно, а сразу после Нового года стал тяжело, хрипло дышать. Прививка была от чумки. Как мне сказали потом знающие люди, это была наша, отечественная прививка, называемая ЭПМ. И если собачка ослаблена, итог может быть плачевным.

Ветеринар говорил одному моему знакомому офицеру, которому пришлось пройти со своей маленькой колли тот же самый печальный путь, что, видать, его четвероногий друг уже подхватил до прививки эту болезнь, а прививка лишь спровоцировала её обострение. Я всего этого не понимаю. Как же так? Несёшь своего любимца, чтоб была защита ото всех напастей, а вместо этого, получается, способствуешь его смерти?
Эх, знать бы заранее! Наверняка не понёс бы сын Мишу на вторую прививку, не делали бы мы её, пока он не окреп. И на улицу его бы не выпускали. Ведь, по словам того же ветеринара, ему пришлось за два последних месяца семь собак усыплять, всех больных этой самой чумкой.

Началось лечение – и в ветеринарном пункте и вне его – оказавшееся в конце концов безуспешным. С 10 по 20 января Мише стало лучше, хотя он и очень плохо ел. Однако крепла надежда, что кризис миновал. Но после прогулки с ним 20 января в гараж его состояние резко ухудшилось.

Первые судороги с пеной у рта случились утром на следующий день. Никогда не забыть двух последних бессонных ночей. Миша пытался встать на ноги, но они его уже не слушались, разъезжались в разные стороны. Всё же с усилием поднимаясь, он бродил по комнате, буквально ища пятый угол, больно ударяясь мордой о стены, двери, мебель. Виновато и просяще смотрел на меня бесконечно больными глазами, а потом отворачивался, видя, что я не в силах ему помочь. Лёжа на полу, начинал дёргать лапами, изо рта шла пена, тело сотрясали конвульсии. Скулил, а иногда принимался негромко лаять, не в силах терпеть больше боль. Давал я ему всякие успокаивающие (димедрол, валерьянку), чтоб меньше мучился, но бесполезно.

25 января ещё затемно посадил я его в большую сумку и понёс через весь город в знакомое ему уже место – в ветеринарный пункт. По дороге в «Солдатском парке» встретился сосед, прогуливавший своих собак. Узнав о нашей беде, посоветовал поворачивать назад, дать Мише два сырых яйца с ложкой водки. Последний, мол, шанс, вдруг и поможет, как однажды помогло его собаке. Нет, чумка – заболевание вирусное, и этот рецепт в данном случае бесполезен. Ничто уже не могло помочь. Собака может чудом выжить, не от яиц, конечно, но будет инвалидом с парализованными конечностями.

Два часа почти мы с Мишей ждали ветеринара. Сидя в сумке, он иногда делал попытки выбраться из неё, но, выбираясь, скользил по корке льда, покрывающей землю, беспомощно вращался на месте вокруг собственной оси, лаял, и я снова брал его на руки, клал назад, в сумку, на одеяльце, что было на дне. Одна лишь голова его высовывалась наружу.

А потом…. Потом уложил я его на правый бок на земле у дома, придерживая за голову и туловище. Лежал Миши покорно. Ветеринар нащупал учащённо бьющееся сердчишко – и вонзил в него иглу шприца с раствором аммиака. Дёрнулся Миша в моих руках, почуяв смерть, затрепетал…. Через 20-30 секунд всё было кончено. Глаза его так и не закрылись. Было это в 7.50 утра.

Не скажу, что, подняв голову, увидел я над собой чёрное небо с чёрным диском Солнца. Но краски того солнечного дня померкли для меня совершенно, когда я шёл по улице, а в сумке, закрытой на «молнию», лежал мой Миша. Шёл я его хоронить, слёзы стояли в глазах, и было сиротливо на душе. Чувство было такое, словно потерял я собственного ребёнка. Остро осознавалось, что этот день лишил меня того, кто мог стать (и уже становился) лучшим и преданнейшим моим другом. В такие минуты и атеисту хочется думать о том, что существует царство небесное. И пусть душе моего Миши, коли так, будет хорошо там, на небесах. Но всю оставшуюся жизнь будет грызть меня совесть: я не смог уберечь, не смог спасти дорогое мне существо. Прости меня, Миша, если сможешь!..

(Фото - из интернета. При жизни моего Миши я его не фотографировал...)